С женщиной нужно быть жестким и строгим: причинять радость, наносить добро, подвергать ласке!
С женщиной нужно быть жестким и строгим: причинять радость, наносить добро, подвергать ласке!
С женщиной нужно быть жестким и строгим: причинять радость, наносить добро, подвергать ласке!
С женщиной нужно быть жестким и строгим: причинять радость, наносить добро, подвергать ласке!
Дружелюбие можно изобразить. А вот с умом, к сожалению, такой фокус не пройдет.
Дружелюбие можно изобразить. А вот с умом, к сожалению, такой фокус не пройдет.
Бдительность — в мире. Победа — в войне. Жертва — в смерти.
Бдительность — в мире. Победа — в войне. Жертва — в смерти.
Для этого я и существую. Рассказывать горькую правду и острить в промежутках.
Для этого я и существую. Рассказывать горькую правду и острить в промежутках.
— Тогда мне непонятно, почему он покинул Свои творения. По-моему, это чудовищная безответственность. — Он покинул нас, потому что мы захотели идти собственным путём, пускай даже самим себе во вред, а Он не в силах был взирать на это. — Но откуда тебе это знать? У Него самого ведь не спросишь. Быть может, Он просто ушёл к новому творению, а старое бросил как удручающую ошибку, о которой лучше забыть. — Мне не нужно это знать, потому что у меня есть вера. Я верю в Него и чувствую Его надежду и любовь. — Вера. Как быстро те, кто не может ответить на вопрос, вспоминают это слово.
— Тогда мне непонятно, почему он покинул Свои творения. По-моему, это чудовищная безответственность. — Он покинул нас, потому что мы захотели идти собственным путём, пускай даже самим себе во вред, а Он не в силах был взирать на это. — Но откуда тебе это знать? У Него самого ведь не спросишь. Быть может, Он просто ушёл к новому творению, а старое бросил как удручающую ошибку, о которой лучше забыть. — Мне не нужно это знать, потому что у меня есть вера. Я верю в Него и чувствую Его надежду и любовь. — Вера. Как быстро те, кто не может ответить на вопрос, вспоминают это слово.
Порой сердца людей чернее любого порождения тьмы.
Порой сердца людей чернее любого порождения тьмы.
Это всё? Твой ум шире, чем наши окрестности!
Это всё? Твой ум шире, чем наши окрестности!
Есть ли религия, не приправляющая веру виной, как обжора – пищу специями? Я таких не знаю.
Есть ли религия, не приправляющая веру виной, как обжора – пищу специями? Я таких не знаю.
— Ты же убиваешь! За деньги! — И каждый вечер прошу Создателя отпустить мои грехи. Что я, по-твоему, чудовище какое? — Но ты же потом совершаешь те же самые грехи. — Создатель меня ни разу не упрекнул. Чего ж тебе надо?
— Ты же убиваешь! За деньги! — И каждый вечер прошу Создателя отпустить мои грехи. Что я, по-твоему, чудовище какое? — Но ты же потом совершаешь те же самые грехи. — Создатель меня ни разу не упрекнул. Чего ж тебе надо?
— Мне кажется, ты должен знать, что убийство — это плохо. — Прости… ты ко мне обращаешься? — Поэтому ты хотел расстаться с Воронами. Угрызения совести. — Да, так оно и есть. — Шути, если хочешь, но я чувствую, что в глубине души ты сожалеешь, что вёл такую жизнь. — Верно. Я обо всём этом сожалею. — Ну, что это за вечное детство? Неужели ты хоть раз не можешь поговорить серьёзно? — Знаю. Я ужасен, и от этого мне грустно. Можно прижаться к твоей груди? Я хочу поплакать. — Уверена, ты можешь поплакать и не на моей груди. — Я говорил тебе, что я сирота? Я никогда не видел своей матери. — О-хо-хо… Сдаюсь.
— Мне кажется, ты должен знать, что убийство — это плохо. — Прости… ты ко мне обращаешься? — Поэтому ты хотел расстаться с Воронами. Угрызения совести. — Да, так оно и есть. — Шути, если хочешь, но я чувствую, что в глубине души ты сожалеешь, что вёл такую жизнь. — Верно. Я обо всём этом сожалею. — Ну, что это за вечное детство? Неужели ты хоть раз не можешь поговорить серьёзно? — Знаю. Я ужасен, и от этого мне грустно. Можно прижаться к твоей груди? Я хочу поплакать. — Уверена, ты можешь поплакать и не на моей груди. — Я говорил тебе, что я сирота? Я никогда не видел своей матери. — О-хо-хо… Сдаюсь.