Мне говорят — ты выиграл игру! Но все равно. Я больше не играю. Допустим, как поэт я не умру, Зато как человек я умираю.
О нет, не обращаюсь к миру я И вашего не жду признания. Я попросту хлороформирую Поэзией своё сознание.
Друг друга отражают зеркала, Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла, А только в неизбежность пораженья.
Не в музыку, что жизнь мою сожгла, А в пепел, что остался от сожженья.
Александр Сергеич, я о вас скучаю. С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю. Вы бы говорили, я б, развесив уши, Слушал бы да слушал.
Вы мне все роднее, вы мне все дороже. Александр Сергеич, вам пришлось ведь тоже Захлебнуться горем, злиться, презирать, Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.
Как всё бесцветно, всё безвкусно, Мертво внутри, смешно извне, Как мне невыносимо грустно, Как тошнотворно скучно мне…
Зевая сам от этой темы, Её меняю на ходу.
— Смотри как пышны хризантемы В сожжённом осенью саду — Как будто лермонтовский Демон Грустит в оранжевом аду, Как будто вспоминает Врубель Обрывки творческого сна И царственно идёт на убыль Лиловой музыки волна.
Слепой Гомер и нынешний поэт, Безвестный, обездоленный изгнаньем, Хранят один — неугасимый! — свет, Владеют тем же драгоценным знаньем.
И черни, требующей новизны, Он говорит: «Нет новизны. Есть мера, А вы мне отвратительно смешны, Как варвар, критикующий Гомера!»
